…Осенью 1941 года наша страна переживала тяжёлые и тревожные дни: фашистские бронированные полчища двигались к Москве, оставляя после себя руины, пожарища, виселицы, трупы советских людей. В октябре-декабре жестокие бои с гитлеровскими захватчиками развернулись вдоль Волоколамского шоссе. Волоколамско-Истринское направление, которое защищала 16-я армия под командованием тогда ещё генерал-лейтенанта Константина Константиновича Рокоссовского, стало одним из главных в битве под Москвой. Везде враг встречал яростное сопротивление наших войск. Немецкие танки продвигались лишь по 3–4 км в сутки, а такой темп наступления считается чрезвычайно низким для пехоты, а для танковых соединений и того более.
27 ноября 1941 года в деревне Кашино находился штаб 258-го полка, входившего в состав 9-й Гвардейской дивизии 16-й армии, который был атакован 10-й танковой дивизией немцев и отрезан от других батальонов. Командир полка, подполковник Михаил Афанасьевич Суханов, принял решение прорываться к основным силам…
В числе бойцов, осуществивших этот прорыв, оказался и батальонный комиссар Алексей Сурков. В тот день он с группой корреспондентов газеты Западного фронта «Красноармейская правда» и политработниками прибыл в дивизию, чтобы поздравить её командование с присвоением гвардейского звания, однако в силу вышеописанных причин им пришлось участвовать в ожесточённых боях и выходить через минные поля из окружения под плотным огнём немцев. Ценой невероятных человеческих усилий им это удалось.
Под впечатлением пережитого за этот день под Истрой, Алексей Александрович написал письмо жене, в котором было всего 16 «домашних» стихотворных строк, которые он не собирался нигде публиковать, и тем более передавать кому-либо для написания песни. Однако судьбе было угодно иначе.
В начале 1942 года в Москву проездом на несколько дней заехал Константин Листов, связавшийся с Алексеем Сурковым:
"Я позвонил Алексею Суркову и попросил дать что-нибудь «певческое». В ответ Сурков, характерно окая, сказал: «Костюша, „что-нибудь“ — нет. А вот я написал тут один стишок — письмо жене, она в эвакуации. Прочти, может, что получится...»"
Листов поехал в типографию «Гудок», где в то время размещалась редакция «Красноармейской правды», и получил от поэта заветный листок. Сам Сурков не предполагал, что из этой затеи выйдет что-либо путное, но его стихи полностью захватили композитора лирической силой и искренностью. Уже через неделю Листов вернулся в редакцию, попросил гитару и спел только что написанную песню:
«Сотрудник газеты, известный ныне писатель Евгений Воробьев, попросил её оставить. Нотной бумаги у меня не было, и я взял обыкновенный лист бумаги, начертил на нём пять линеек, записал мелодию и ушёл.»
Надо заметить, что уже и композитор не видел перспективность своего творения, но вновь судьба распорядилась по-своему. Песня неожиданно для авторов была напечатана в «Комсомольской правде», так как Воробьев, оказывается, отдал в редакцию газеты и стихотворение, и разлинованный листок с нотами. Евгений Захарович вспоминал:
«С этой нотной записью и с гитарой мы с Мишей Савиным отправились в редакцию „Комсомольской правды“, где я несколько лет проработал до войны. Нам повезло: в тот день проходил один из традиционных „четвергов“, на которые усилиями сотрудника одного из отделов „Комсомолки“ Ефима Рубина приглашались артисты, писатели, композиторы. Мы приняли в нём участие и показали „Землянку“. На этот раз пел я, а Михаил Иванович мне аккомпанировал. Песня очень понравилась, и её тут же приняли для публикации в газете. Так что на страницах „Комсомольской правды“ ищите её самую первую публикацию...»
И после публикации в газете от 25 марта 1942 года песня «пошла» в народ. "Землянка" пользовалась любовью на всех фронтах, и особенно у тех воинов, которые воевали под Москвой, кто гнал ненавистного врага от стен столицы. И хотя некоторым функционерам не нравились «упаднические и разоружающие» слова «…а до смерти четыре шага», а также излишний лиризм, сами бойцы горячо полюбили песню, по